Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— Нет, — еще раз сказала она и, повернувшись к нему, твердо взяла его ладонь обеими руками. — Это не единственная свобода, Атрет.

— А какая еще свобода может быть для такого человека, как я?

— Та, которую дает Бог.

Атрет отдернул руку.

— Если твой Бог не смог спасти Халева, то меня Он тем более не спасет. Уж лучше я доверюсь Артемиде.

— Артемида — это лишь кусок мертвого камня.

— На ней символ Тиваза, бога лесов моей родины, — Атрет показал ей амулет, который носил на шее. Свой талисман.

Хадасса грустно посмотрела на амулет.

— Козел ведет овец на бойню.

Атрет сжал свой амулет в кулаке.

— Так что же, мне, по–твоему, нужно стать иудеем? — иронично усмехнулся он.

— Я христианка.

Он уставился на нее, как будто перед ним был голубь, у которого внезапно выросли рога. Христиан выводили на арену, на съедение диким зверям. Зачем это делали, он никогда не понимал; какую угрозу для Рима представляли люди, которые не сражаются? Возможно, в этом все и дело. Римляне ценили смелость, даже в своих врагах. Трусость приводила их в бешенство. Христиан отдавали на съедение львам, потому что это была позорная смерть, уготованная самым опасным преступникам и последним трусам. Единственная смерть, которая считалась еще позорнее, — это висеть на кресте.

Зачем она сказала ему, что она христианка? Зачем она так рискует? Он ведь мог сказать об этом Серту, который всегда искал жертв на потеху голодной публике; он мог сказать об этом Юлии, которая не скрывала своего презрения к христианам.

Атрет нахмурился, понимая, что Юлия могла и не знать, что ее служанка — последовательница этого ненормального культа.

— Лучше тебе помалкивать об этом, — сказал он Хадассе.

— Я и так молчала, — ответила Хадасса, — и молчала слишком долго. Может быть, больше мне никогда не доведется поговорить с тобой, Атрет, и я боюсь за твою душу. Я должна сказать тебе…

— У меня нет души, — сказал он, резко оборвав ее. Он не знал, что такое душа. И не был при этом уверен, хочет ли вообще знать.

— У тебя есть душа. Она есть у всех. Прошу тебя, послушай, — умоляла его Хадасса. — Бог живет, Атрет. Обратись к Нему. Обратись, и Он ответит тебе. Попроси Иисуса войти в твое сердце.

— Кто это такой?

Она открыла рот, чтобы заговорить.

— Замолчи, — резко сказал ей Атрет, и она услышала, как к ним идет охрана. Страх сковал ее, когда она посмотрела наверх и увидела в нескольких рядах от себя римских воинов, глядящих на них, подобно хищным птицам, высматривающим добычу. Она тут же вспомнила крики умирающих людей в Иерусалиме, лес крестов за разрушенными стенами, тех несчастных, которые остались в живых. У нее пересохло во рту.

— Пора возвращаться, Атрет, — сказал один из воинов, — сейчас начнет светать. — Другие стояли наготове, на тот случай, если гладиатор вздумает не подчиниться.

Атрет кивнул. Его глаза блеснули, когда он повернулся к Хадассе, и он слегка нахмурился.

— Глупость ты сделала, что рассказала мне об этом, — сказал он так, чтобы его услышала только она.

Хадасса сделала усилие, чтобы не заплакать.

— Я сделала глупость, что не сказала тебе об этом раньше.

— Не говори ничего больше, — сказал он ей и увидел, что ее глаза блестят от слез.

Она взяла его руку в свою.

— Я буду молиться за тебя, — сказала она, задержав его руку в своей, как бы прося задержаться еще на мгновение. — Я буду молить Бога о том, чтобы Он простил мне мой страх и даровал нам еще одну возможность поговорить.

Атрет никогда не видел раньше таких глаз — они были полны такого сострадания, которое проникло даже через его жесткое сердце.

— Он сказал, что снова будет сражаться на арене, — сказала Юлия, огорченная тем, что Калаба не дала ей догнать Атрета.

— Разумеется, он будет сражаться на зрелищах. Он же гладиатор.

— Как ты не понимаешь? Он же может умереть! Единственные зрелища, которые будут в ближайшее время, — это Либералии, и Серт собирается выставить его на поединки смерти. Вчера Марк сказал мне об этом. И Атрет будет сражаться не с одним и не с двумя. — Юлия сдавила пальцами виски. — Какой же я была дурой! Я никогда не думала, что это может означать. А если я его потеряю? Я не смогу этого пережить, Калаба, не смогу.

— А если он останется в живых? — спросила Калаба таким тоном, что Юлия невольно повернулась к ней.

— Тогда Серт дарует ему свободу.

— И что дальше? Что ты будешь с ним делать?

— Не знаю. Если он захочет, я выйду за него замуж.

— Неужели ты действительно такая дура? — презрительно спросила Калаба. — Юлия, да он еще хуже Кая.

— Вовсе нет. Он совсем не похож на Кая. Тогда он так разозлился на меня, потому что я заставила его ждать в коридоре.

— А говорю не об этом, хотя и здесь есть повод серьезно задуматься. Я говорю о том, как он властвует над тобой. Стоит тебе едва уязвить его гордость, и он уходит. И что ты делаешь? Ждешь, когда он вернется и сам попросит у тебя прощения? Видела бы ты себя со стороны, Юлия, когда ты бежала за ним. На тебя было просто жалко смотреть — так глупо ты себя вела.

Юлия покраснела.

— Но я хотела, чтобы он остался.

— Весь Ефес мог увидеть, как ты этого хотела, — сказала Калаба. — Неужели ты держишься за него только из–за того, кто он такой?

Юлия отвернулась, вспомнив язвительное замечание Атрета о том, что он воздерживается от женщин перед схватками. Неужели у него были другие женщины, до того как они познакомились? Она надеялась на то, что стала единственной в его жизни, но что, если она была для него лишь одной из многих?

Калаба повернула ее лицо к себе.

— Этот гладиатор еще должен заслужить твое уважение. Кем он себя считает? Проконсулом Ефеса? Почему ты позволяешь ему обращаться с собой как с дешевой любовницей? — Она убрала руку и недовольно покачала головой. — Ты меня огорчаешь, Юлия.

С болью и чувством стыда в душе Юлия стала оправдываться:

— Атрет — самый знаменитый гладиатор в империи. На его счету уже более ста убитых. За одно это он уже достоин уважения.

— И после этого он достоин тебя? Ты римская гражданка, дочь одного из самых богатых людей в империи, уважаемая женщина. А этот Атрет — обыкновенное дикое животное, способное только сражаться на арене, совершенно неотесанный варвар. Да он молиться на тебя должен за то, что ты стала его любовницей, за каждый миг времени, которое ты посвящаешь ему.

Юлия растерянно заморгала, уставившись в темные глаза Калабы.

— Я как–то не подумала об этом.

Калаба положила свою руку на руку Юлии и слегка сжала ее.

— Я знаю. Ты слишком мало думаешь о себе. И позволила себе стать его рабыней.

Юлия отвернулась, почувствовав еще больший стыд. Неужели она стала его рабыней? Она вспомнила, как умоляла Атрета остаться, а потом побежала за ним. Это его не остановило. Она смирилась, а он отвернулся от нее.

— Тебе надо поставить его на место, Юлия. Он раб. Не ты.

— Но он может заслужить свободу.

— Я понимаю, почему ты так думаешь, но подумай и о другом. Ты знаешь, что варвары убивают своих жен, которые имеют любовников? Они топят неверных жен в болоте. И что будет, если этот гладиатор получит свободу? Что будет, если ты выйдешь за него замуж? Возможно, какое–то время ты будешь счастлива, но что, если ты устанешь от него? Да он убьет тебя, если ты осмелишься хотя бы взглянуть на кого–то другого. В Риме муж имеет право убить неверную жену, хотя мало кто настолько лицемерен, чтобы пользоваться этим правом. Этот же, не задумываясь, прибьет тебя собственными руками.

Юлия покачала головой.

— Я не такая, как ты. Я люблю его. И ничего не могу с собой поделать. И я не могу бросить его только из страха перед тем, что может произойти.

— А я и не призываю тебя бросать его, — сказала Калаба, вставая с дивана.

— Что ты имеешь в виду?

Калаба стояла, задумавшись.

— Ты можешь выйти замуж за другого человека, которому ты могла бы полностью доверять. За человека, который мог бы предоставить тебе полную свободу действий. И тогда Атрет сможет быть твоим любовником столько, сколько твоей душе угодно. И если он тебе надоест, ничего страшного не произойдет. Подаришь ему какую–нибудь безделушку на память, и пусть себе катится в свою Германию или еще куда–нибудь.

Юлия снова покачала головой.

— Я уже была замужем и не хочу ничего слышать об этом. Клавдий был хуже моего отца. А Кай… Но ты сама знаешь, что это было за чудовище.

— Так выбирай мужчин повнимательнее.

— Единственный мужчина, которому я доверяю, — это Марк.

— Только вряд ли ты сможешь выйти замуж за собственного брата, — сухо сказала Калаба.

— Я говорю не об этом, — сказала Юлия, возбужденная той идеей, которую подкинула ей Калаба. Она сжала пальцами виски, в которых сильно стучал пульс.